Из дневников солдат вермахта

21 июня 1941 года.

Этот день в книге английского историка Роберта Кершоу «1941 год глазами немцев. Берёзовые кресты вместо железных» описан со слов унтер-офицера Гельмута Колаковски: «Поздним вечером наш взвод собрали в сараях и объявили: «Завтра предстоит вступить в битву с мировым большевизмом». Лично я был просто поражён, это было как снег на голову: а как же пакт о ненападении между Германией и Россией? Я не мог и представить, как это мы пойдём войной на Советский Союз». Приказ фюрера вызвал удивление и недоумение. Но это длилось недолго. И солдаты, захватившие уже почти всю Европу, принялись обсуждать, когда закончится кампания против СССР: «Всё это кончится за каких-нибудь три недели. Сколько потребовалось, чтобы разделаться с поляками? А с Францией?». Первоначально представление о населении России определялось немецкой идеологией того времени, считавшее славян «недочеловеками». Однако опыт первых боёв внёс в эти представления свои коррективы.

Утро 22 июня.

Удар передовых частей противника в 8 километрах севернее Перемышля приняли на себя пограничники 9-й пограничной заставы 92-го пограничного отряда, оборонявшего мост через реку Сан (пограничная река между СССР и Германией) в районе Радымно. Что происходило тогда на границе, можно понять из показаний взятого позже в плен участника этих атак обер-фельдфебеля Краузе, записанных фронтовым корреспондентом Владимиром Беляевым. «До сих пор, располагаясь поблизости от советской границы, мы слушали только их песни и не предполагали, что люди, поющие так мечтательно, протяжно, мелодично, могут столь яростно защищать свою землю. Огонь их был ужасен! – вспоминал офицер вермахта. – Мы оставили на мосту много трупов, но так и не овладели им сразу. Тогда командир моего батальона приказал переходить Сан вброд справа и слева, чтобы, отвлекая внимание русских, окружить мост и захватить. Но как только мы бросились в реку, русские пограничники и здесь стали поливать нас огнём. Потери от их ураганного огня были страшными. Нигде, ни в Польше, ни во Франции, не было в моём батальоне таких потерь, как в те минуты, когда порывались форсировать Сан… Нигде, никогда мы не видели такой стойкости, такого воинского упорства… Советского пограничника можно было взять в плен только при двух условиях: когда он уже был мёртв, либо его ранили, и он находится в тяжёлом, бессознательном состоянии».

Брестская крепость.

Захват Брестской крепости был поручен 45-й пехотной дивизии вермахта, насчитывавшей 17 тысяч человек личного состава. Гарнизон крепости – около 8 тысяч. Ефрейтор Ганс Тойшлер, корректировавший пулемётный огонь с территории гарнизонной крепости, подводил итоги: «…Там, где русских удалось выбить или выкурить, вскоре появились новые силы. Они вылезли из подвалов, домов, канализационных труб и других временных укрытий, вели прицельный огонь, и наши потери непрерывно росли». Немецкий генерал Франц Гальдер, отмечая упорство отдельных русских соединений, написал в своём дневнике, изданном позже, в 1960-е годы, в ФРГ: «Русские всюду сражаются до последнего человека…». Ему вторил фельдмаршал Браухич: «Своеобразие страны и своеобразие характера русских придаёт кампании особую специфику. Первый серьёзный противник…».

Красные бьются насмерть.

Победа уже не казалось столь близкой. «С изумлением мы наблюдали за русскими. Русские не сдаются. <…> Солдаты Красной Армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять… Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата…» – делился впечатлениями с военным корреспондентом Курицио Малапарти – немецкий офицер, служивший в танковом подразделении на участке группы армий «Центр». «…Дела оказались мрачнее некуда. Красные бьются насмерть…» – эта фраза звучит почти во всех откровениях гитлеровцев. Позже Йозеф Геббельс скажет: «Упорство же, с которым большевики защищались в своих дотах, сродни некоему животному инстинкту, и было бы глубокой ошибкой считать его результатом большевистских убеждений и воспитания. Русские были такими всегда и, скорее всего, всегда такими останутся».